Антон Карташев. Историческая рама образу преподобного Серафима
Антон Карташев.
Историческая рама образу преподобного
Серафима.
Преподобный Серафим выделяется многими особенностями среди наших
святых. Особенная черта великих людей - от Господа Бога. Античная
латинская поговорка гласила: "ораторы вырабатываются, поэты рождаются". Конечно,
надо было родиться Прохору Мошнину с задатками святости. Пресвятая Богородица в
видении сказала о нем: "Этот - нашего рода". И все-таки историку есть что
исследовать в личности Святого, чтобы приблизить к своему пониманию некоторые
характерные черты его облика через указание: под каким влиянием и в какой
обстановке они так раскрылись?
Преподобный Серафим - это русский "учительный старец", через затвор и "умное"
молитвенное делание обретший дар прозорливости для духовного врачевания душ
человеческих. Тип "учительного старца" известен от начала русского монашества.
Таковы: сам преподобный Феодосий Печерский, Исаакий Печерский, Авраамий
Смоленский в домонгольское время. Позднее: преподобный Сергий и его ближайшие и
отдаленные ученики - Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Димитрий Прилуцкий,
Пафнутий Боровский, Филофей Псково-Елеазаровского монастыря. В этой
"учительности" нужно различать 2 струи: учительность, простирающуюся на
руководящие круги общества, заинтересованную национально-государственными
вопросами, и учительность, избегающую суеты мира сего, интимно-аскетическую. Как
известно, на этой почве у нас в 15 веке развернулся спор глубочайшего общего
значения: обладать ли русским монастырям земельными населенными имуществами,
хозяйничать ли на них, чтобы служить государству, или отречься от них,
нищенствовать, но жить ради внутренней аскезы? Спор так называемых осифлянской и
заволжской, или стяжательской и нестяжательской партий, повисший до сего дня
теоретически неразрешенным над русским богословием. Истощенное в этом споре и
потрясенное смутным временем, русское иночество в 17 веке не выдвигает крупных
учительских фигур. Отток живых и пламенных сил русского благочестия в
старообрядческое движение также ослабил силы церковного монашества. Параллельно
со старообрядчеством оживилось и подспудно влачившееся по монастырям
богомильское еретическое предание. Эта зараза перенята была нами вместе с
славянскими книгами из Болгарии с самого начала нашей Церкви в 10 веке,
вспыхивала затем в связи с ересью стригольников (14-15 вв) и, наконец, запылала
пожаром хлыстовщины с половины 17 века и скопчества в 18 веке и захватила
некоторые русские монастыри. Вследствие всего этого получилось в учительской
деятельности нашего монашества с конца 16 века до конца 18 века полоса упадка,
преодоленная только новым духовным оживлением и, можно сказать, возрождением его
в 19 веке. Тогда как бы заново родилось, не столько для простого верующего
народа, но особенно для русских культурных классов, так называемое "старчество",
в исторической раме которого и выступает светлый учительный старец Серафим. Как
это случилось?
Русская Церковь - верная дочь восточного греческого православия. Русское
благочестие горячо полюбило принятые от греков святоотеческие заветы, оживило и
украсило их в духе своего национального темперамента. Но не дерзало вносить ни
единой своей богословской мысли, никаких новых установлений. Через славянскую
Болгарию и в особенности через Святую Гору Афон русское благочестие питалось
традицией греческой.
В Византии после появления так называемых ареопагитских писаний (конца 6
века) медленно, но с возрастающей мощью и упорством развивается мистическое
монашеское богословие. В 10 веке оно представлено выдающимся творцом-писателем,
св. Симеоном Новым Богословом, а к началу 14 века через св. Григория Синаита
передается в руки гиганта эллинской богословской метафизики, св. Григория
Паламы, митрополита Фессалоникского, и становится громко известным и пререкаемым
не только на Востоке, но и на схоластическом Западе под именем "исихиазма".
"Исихия - молчание, тишина", то есть духовная сосредоточенность в молитве,
созерцаниях, мистических переживаниях и откровениях. Исиахизм соборно
канонизирован восточной Церковью, и в знамение этого св. Григорию Паламе
посвящена 2-я неделя Великого Поста. Вскоре, в 15 веке, Флорентийская уния
греков с латинянами (1439 г.) и затем падение Константинополя (1453 г.)
ослабили, почти прервали связь русской Церкви с греческой. Но до этого момента
вся указанная линия развития греческого аскетического богословия естественно
имела отражение и в настроениях и идеологии русского монашествва.
Неметафизические по природе славянские головы русских иноков, конечно далеки
были от изощренных теорем Симеона Нового Богослова и Григория Паламы и потому в
первый период в Печерском монастыре проявляли свою ревность главным образом в
жестоких подвигах физической аскезы. Но с 14 века уже вся Болгария и Афон полны
были увлечениями исиахизмом и среди славянского монашества. Святитель Московский
Алексий и любимый им игумен Троицкий преподобный Сергий были сторонниками этого
исихастического настроения. Ему покровительствовал и митрополит Киприан, как
греко-болгарин. Но уже определенную исихастическую доктрину под именем "умного
делания" в конце 15 века в московские пределы принес с Афона и насадил Нил
Сорский. Заволжская, "нестяжательская" точка зрения на все текущие вопросы
тогдашней русской церковной жизни корнем своим имеет эту византийскую доктрину и
практику. Она с падением Византии и почти истреблением там монашества захирела,
из реки превратилась в едва журчащий по афонским ущельям ручеек и на своей
родине. А у нас это совпало со Смутой, прервавшей совсем более слабую, ибо
заимствованную, традицию, пока она же, эта самая греческая традиция, не
воскрешена была в 18 веке. Тут оправдалась русская пословица "нет худа без
добра", или "не бывать бы счастью, да несчастье помогло". Несчастье в виде
собственного государственного гонения на монашество. Разумеются те утеснения
жизни монашеской по ее организационной и материальной стороне, которые введены
были Петром I и его преемниками, вплоть до окончательной конфискации в 1764 году
Екатериной II всех земельных церковно-монастырских имуществ с полной ликвидацией
многих монастырей. Произошла временная эмиграция монашества с севера России в
Малороссию, где секуляризация была отсрочена на 14 лет. Но от наступившей и
здесь в 1778 году секуляризации твердому в своих обетах монашеству пришлось
отступить за кордон, в придунайскую, еще тогда цековнославянскую по
богослужебному языку Молдавию и на Святую Гору. В это время у монашества нашелся
сильный духовный вождь, сын полтавского священника, впоследствии игумен Паисий,
прозванный Величковским. На Афоне он воспринял древнюю исихастическую традицию,
перевел и составил из цитат греческих аскетических писателей целую энциклопедию
бибблиотеку аскетического любомудрия, известную под именем "Добротолюбия" (греч.
"Филокалия"), и воспитал около себя целую дружину учеников и последователей
этого учения об умной молитве и молитве Иисусове, под руководством старцев.
Ученики Паисия сами стали возвращаться на родину с этим драгоценным духовным
капиталом, отчасти их прямо приглашали и выписывали мудрые игумены российских
монастырей и архипастыри, как митрополит Санкт-Петербургский Гавриил (Петров) -
муж "резонабельный"", по характеристике Екатерины II. Валаамская обитель скоро
прославилась как рассадница искусных духовников, водителей совести - старцев. Но
особенно прославилась системой "старчества" калужская Оптина Пустынь. Все
среднерусские (курские, тамбовские, воронежские) обители пронизаны были
монашеским движением, распространявшим "Добротолюбие" и "старчество". В этом
потоке чистого монашеского возрождения и очутился курянин Прохор Мошнин -
будущее светило русского старчества с его настольной книгой -
"Добротолюбием".
Итак, дар святости у преподобного Серафима от Господа и благодати Его, всем
подаваемой. Достижения преподобного - от его героического подвига. А наука
духовная и помощь учительная - от той живительной реки аскетичекого возрождения,
по которой он возжелал повести свою жизненную ладью. Река эта -
духовно-аристократическая, святоотеческая, православно-эллинская. Западный
учено-богословский мир с любопытством приникает к изучению этой непонятной ему
утонченной восточно-церковной традиции. Протестантов слепит их позитивизм,
латинян - рационализм Фомы Аквинского. Но и те и другие уже начали чувствовать
метафизическую мощь этой традиции и с раздражением и завистью предвидят
неизбежность для них - признать ее смысл, хотя бы и не для своей религиозной
жизни.
1938 год
<<