Антон Карташев.

Историческая рама образу преподобного Серафима.

Преподобный Серафим выделяется многими особенностями среди наших святых.  Особенная черта великих людей - от Господа Бога. Античная латинская поговорка гласила: "ораторы вырабатываются, поэты рождаются". Конечно, надо было родиться Прохору Мошнину с задатками святости. Пресвятая Богородица в видении сказала о нем: "Этот - нашего рода". И все-таки историку есть что исследовать в личности Святого, чтобы приблизить к своему пониманию некоторые характерные черты его облика через указание: под каким влиянием и в какой обстановке они так раскрылись?

Преподобный Серафим - это русский "учительный старец", через затвор и "умное" молитвенное делание обретший дар прозорливости для духовного врачевания душ человеческих. Тип "учительного старца" известен от начала русского монашества. Таковы: сам преподобный Феодосий Печерский, Исаакий Печерский, Авраамий Смоленский в домонгольское время. Позднее: преподобный Сергий и его ближайшие и отдаленные ученики - Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Димитрий Прилуцкий, Пафнутий Боровский, Филофей Псково-Елеазаровского монастыря. В этой "учительности" нужно различать 2 струи: учительность, простирающуюся на руководящие круги общества, заинтересованную национально-государственными вопросами, и учительность, избегающую суеты мира сего, интимно-аскетическую. Как известно, на этой почве у нас в 15 веке развернулся спор глубочайшего общего значения: обладать ли русским монастырям земельными населенными имуществами, хозяйничать ли на них, чтобы служить государству, или отречься от них, нищенствовать, но жить ради внутренней аскезы? Спор так называемых осифлянской и заволжской, или стяжательской и нестяжательской партий, повисший до сего дня теоретически неразрешенным над русским богословием. Истощенное в этом споре и потрясенное смутным временем, русское иночество в 17 веке не выдвигает крупных учительских фигур. Отток живых и пламенных сил русского благочестия в старообрядческое движение также ослабил силы церковного монашества. Параллельно со старообрядчеством оживилось и подспудно влачившееся по монастырям богомильское еретическое предание. Эта зараза перенята была нами вместе с славянскими книгами из Болгарии с самого начала нашей Церкви в 10 веке, вспыхивала затем в связи с ересью стригольников (14-15 вв) и, наконец, запылала пожаром хлыстовщины с половины 17 века и скопчества в 18 веке и захватила некоторые русские монастыри. Вследствие всего этого получилось в учительской деятельности нашего монашества с конца 16 века до конца 18 века полоса упадка, преодоленная только новым духовным оживлением и, можно сказать, возрождением его в 19 веке. Тогда как бы заново родилось, не столько для простого верующего народа, но особенно для русских культурных классов, так называемое "старчество", в исторической раме которого и выступает светлый учительный старец Серафим. Как это случилось?

Русская Церковь - верная дочь восточного греческого православия. Русское благочестие горячо полюбило принятые от греков святоотеческие заветы, оживило и украсило их в духе своего национального темперамента. Но не дерзало вносить ни единой своей богословской мысли, никаких новых установлений. Через славянскую Болгарию и в особенности через Святую Гору Афон русское благочестие питалось традицией греческой.

В Византии после появления так называемых ареопагитских писаний (конца 6 века) медленно, но с возрастающей мощью и упорством развивается мистическое монашеское богословие. В 10 веке оно представлено выдающимся творцом-писателем, св. Симеоном Новым Богословом, а к началу 14 века через св. Григория Синаита передается в руки гиганта эллинской богословской метафизики, св. Григория Паламы, митрополита Фессалоникского, и становится громко известным и пререкаемым не только на Востоке, но и на схоластическом Западе под именем "исихиазма". "Исихия - молчание, тишина", то есть духовная сосредоточенность в молитве, созерцаниях, мистических переживаниях и откровениях. Исиахизм соборно канонизирован восточной Церковью, и в знамение этого св. Григорию Паламе посвящена 2-я неделя Великого Поста. Вскоре, в 15 веке, Флорентийская уния греков с латинянами (1439 г.) и затем падение Константинополя (1453 г.) ослабили, почти прервали связь русской Церкви с греческой. Но до этого момента вся указанная линия развития греческого аскетического богословия естественно имела отражение и в настроениях и идеологии русского монашествва.

Неметафизические по природе славянские головы русских иноков, конечно далеки были от изощренных теорем Симеона Нового Богослова и Григория Паламы и потому в первый период в Печерском монастыре проявляли свою ревность главным образом в жестоких подвигах физической аскезы. Но с 14 века уже вся Болгария и Афон полны были увлечениями исиахизмом и среди славянского монашества. Святитель Московский Алексий и любимый им игумен Троицкий преподобный Сергий были сторонниками этого исихастического настроения. Ему покровительствовал и митрополит Киприан, как греко-болгарин. Но уже определенную исихастическую доктрину под именем "умного делания" в конце 15 века в московские пределы принес с Афона и насадил Нил Сорский. Заволжская, "нестяжательская" точка зрения на все текущие вопросы тогдашней русской церковной жизни корнем своим имеет эту византийскую доктрину и практику. Она с падением Византии и почти истреблением там монашества захирела, из реки превратилась в едва журчащий по  афонским ущельям ручеек и на своей родине. А у нас это совпало со Смутой, прервавшей совсем более слабую, ибо заимствованную, традицию, пока она же, эта самая греческая традиция, не воскрешена была в 18 веке. Тут оправдалась русская пословица "нет худа без добра", или "не бывать бы счастью, да несчастье помогло". Несчастье в виде собственного государственного гонения на монашество. Разумеются те утеснения жизни монашеской по ее организационной и материальной стороне, которые введены были Петром I и его преемниками, вплоть до окончательной конфискации в 1764 году Екатериной II всех земельных церковно-монастырских имуществ с полной ликвидацией многих монастырей. Произошла временная эмиграция монашества с севера России в Малороссию, где секуляризация была отсрочена на 14 лет. Но от наступившей и здесь в 1778 году секуляризации твердому в своих обетах монашеству пришлось отступить за кордон, в придунайскую, еще тогда цековнославянскую по богослужебному языку Молдавию и на Святую Гору. В это время у монашества нашелся сильный духовный вождь, сын полтавского священника, впоследствии игумен Паисий, прозванный Величковским. На Афоне он воспринял древнюю исихастическую традицию, перевел и составил из цитат греческих аскетических писателей целую энциклопедию бибблиотеку аскетического любомудрия, известную под именем "Добротолюбия" (греч. "Филокалия"), и воспитал около себя целую дружину учеников и последователей этого учения об умной молитве и молитве Иисусове, под руководством старцев. Ученики Паисия сами стали возвращаться на родину с этим драгоценным духовным капиталом, отчасти их прямо приглашали и выписывали мудрые игумены российских монастырей и архипастыри, как митрополит Санкт-Петербургский Гавриил (Петров) - муж "резонабельный"", по характеристике Екатерины II. Валаамская обитель скоро прославилась как рассадница искусных духовников, водителей совести - старцев. Но особенно прославилась системой "старчества" калужская Оптина Пустынь. Все среднерусские (курские, тамбовские, воронежские) обители пронизаны были монашеским движением, распространявшим "Добротолюбие" и "старчество". В этом потоке чистого монашеского возрождения и очутился курянин Прохор Мошнин - будущее светило русского старчества с его настольной книгой - "Добротолюбием".

Итак, дар святости у преподобного Серафима от Господа и благодати Его, всем подаваемой. Достижения преподобного - от его героического подвига. А наука духовная и помощь учительная - от той живительной реки аскетичекого возрождения, по которой он возжелал повести свою жизненную ладью. Река эта - духовно-аристократическая, святоотеческая, православно-эллинская. Западный учено-богословский мир с любопытством приникает к изучению этой непонятной ему утонченной восточно-церковной традиции. Протестантов слепит их позитивизм, латинян - рационализм Фомы Аквинского. Но и те и другие уже начали чувствовать метафизическую мощь этой традиции и с раздражением и завистью предвидят неизбежность для них - признать ее смысл, хотя бы и не для своей религиозной жизни.

1938 год